19 июля 2015 года исполняется 35 лет со дня открытия Игр XXII Олимпиады в Москве. Своими воспоминаниями со службой информации Олимпийского комитета России поделился участник Игр-80, четырёхкратный олимпийский чемпион, президент Всероссийской федерации плавания Владимир Сальников.
- Какой была Москва 35 лет назад?
- В столице в 1980 году шла ударная стройка, мы её, конечно, не видели воочию, а соприкасались с ней со страниц газет, журналов, радио и телевидения. Мы знали, что идёт строительство объектов. Мы, конечно, очень хотели их увидеть, но наши тренировочные планы были иными. В Олимпийскую деревню мы приехали за 3 дня до начала соревнований. Когда пришли в бассейн, там ещё что-то докрашивали штукатурщики, и, честно говоря, эта картина вызывала чувство: «А вдруг не успеют?». За день до начала соревнований в плавательном бассейне всё блистало – организаторы и сотрудники, готовившие Олимпиаду, уложились в намеченный срок.
Вообще Москву мы в основном видели из окон автобусов. В центр мы с ребятами выбрались всего 2-3 раза. Мне запомнились палатки с Кока-колой и, почему-то, с финскими продуктами. Олимпийская столовая являла собой рог изобилия – появлялось удовлетворение от увиденного, от того, что мы не только не отстали от других стран-хозяек Олимпийских игр, а где-то даже превзошли своих предшественников.
- Как проходила подготовка к Олимпийским играм?
- К Олимпийским играм в Москве я имел за плечами опыт выступления на Играх в Монреале, где установил два европейских рекорда по ходу дистанций на 800 и на 1500 метров вольным стилем. В финальном заплыве тогда я показал пятый результат – для меня это был грандиозный успех, потому что я был включён в команду третьим номером. Так мне удалось выйти на первые позиции среди советских стайеров».
С 1978 года я начал занимать ведущее место в мировом рейтинге пловцов. К Играм 1980 года я подходил фаворитом. Расчёт был на результат, который позволил бы мне обновить мировой рекорд на «полуторке». Скажу больше, у нас было огромное желание выплыть из пятнадцати минут. Тренировались интенсивно, на главной спортивной базе «Цахкадзоре» в Армении. Были трёхразовые тренировки, мы проводили в воде около 6 часов в день, поэтому подходили к Олимпиаде-80 во всеоружии. Цель была высока, а мотивация - запредельна. В команде был лозунг: «Для того чтобы стать первым, нужно работать больше всех». Понятия о том, что нужно подойти к стартам свежим и отдохнувшим, не было и в помине.
- Как всё это воспринималось с психологической точки зрения? Груз ответственности не давил?
- Перед Играми в сборную пришёл психолог Геннадий Горбунов. Он работал над тем, чтобы учить нас навыкам аутотренинга и саморегуляции, - всё это мы активно использовали в дальнейшем. Работа спортивного психолога невероятно многогранна. Беседы – это только часть работы, которая для всех лежит на поверхности. У нас был конкретный тренинг, связанный с сеансами гипноза и многими другими приёмами, которыми обладают спортивные психологи экстра-класса.
- Что можно сказать о работе представителей прессы в тот период?
- Внимание журналистов было колоссальным. Мы старались особенно не разглагольствовать на общие темы и пытались несколько ограничить контакты, но не для того, чтобы «закрыться наглухо», а с той лишь целью, чтобы просто не сбить настрой, образовывавшийся в режиме работы повышенного напряжения. В такие моменты любой сбой мог привести к эмоциональному срыву. Поэтому мы старались не давать журналистам каких-то гарантий и обещаний – сначала нужно было сделать работу на максимально возможном уровне. Вообще в спорте я всегда придерживался одного правила: «Не говори гоп, пока не перепрыгнешь», и я до сих пор считаю это высказывание абсолютно справедливым.
- Но явить миру мощь российского спорта, наверняка, хотелось?
- Конечно, на домашней Олимпиаде нам хотелось «выстрелить» так, чтобы эхо было слышно во всех концах света. Тот факт, что не приехали американцы, вызывал откровенную жалость – страна впервые за всю историю СССР готовилась «приоткрыть железный занавес» и показать всему миру, кто мы такие есть. Поэтому было действительно обидно, что наши друзья-соперники не смогли присутствовать на том празднике спорта по политическим причинам. Мы узнали о бойкоте задолго до старта Игр, где-то в феврале или марте, и действительно жалели американцев, по-дружески старались их утешить.
Помню, что тогда пресса начала развивать тему дуэли с Брайаном Гуделлом, победителем Олимпийских игр в Монреале, но она больше была искусственной. Дело в том, что на чемпионате мира, предшествовавшем Олимпиаде-80, американец проплыл дистанцию 1500 метров за 15.03,40, приблизившись вплотную к рубежу мирового рекорда. Я тогда отстал от него на одну секунду. Все смаковали тему того, кем же будет преодолён барьер рекорда мира в отсутствии Гуделла. Соответственно, ожидалось, что «выстрелить» должен был я. Мой тренер, Игорь Михайлович Кошкин, в своём графике хронометражей заплывов поставил цифры, которые превышали мировой рекорд и были ориентированы на «выплывание» из пятнадцати минут.
- Финал на дистанции 1500 метров. Давайте поговорим о победе, которую запомнил весь мир.
- Понятно, что в стайерском плавании стартовые 100 метров ты преодолеваешь значительно быстрее, чем все последующие. И, соответственно, заключительные 100-150 метров ты стараешься проплыть быстрее, чем предыдущие. Вся «середина», 13 сотен метров, идёт с разницей в десятые и даже сотые, поэтому раскладка была такова: первую и последнюю сотню проплыть чуть быстрее минуты, остальные – по 60 секунд. То, что происходит на большей части дистанции 1500 метров – это борьба состояний и ощущений. Когда ты при подготовке находишься в воде по 6 часов в день, ты будто начинаешь чувствовать каждые временные отрезки не ощущением, а реакцией тела. Поэтому спортсмены зачастую чувствуют до десятых долей секунды при прохождении контрольных отрезков.
На московской Олимпиаде боковое табло после каждой сотни позволяло за десятые доли секунды увидеть время, скорректировать его с «внутренними часами» пловца и ориентироваться по ситуации. Ближе к концу дистанции я увидел, что наступил критический момент. То, что золотая медаль от меня не уйдёт, было понятно после четырёхсот метров – я оторвался от преследователей и преимущество стабильно увеличивалось. Поэтому вопрос победы не стоял – было куда интереснее узнать, удастся ли выплыть из пятнадцати минут. Метров за 300 до финиша моё тело почувствовало тревожные звонки, и я пошёл на маленькую хитрость: сказал сам себе, что дистанции не полтора километра, а 1400 метров. «Давай-ка, родной, четырнадцатую сотню проплыви максимально!». Ну а после поворота за 100 метров до финиша добавил: «Ну а теперь совсем-совсем последнюю, чего уж тут осталось!? - сущие пустяки» (смеётся).
Если коротко описывать ощущения после касания бортика, то могу сказать, что сил для радости, мягко говоря, просто не было. Тело было свинцовым и разрывалось на части. Внутренне я чувствовал, что готов пойти ко дну. Снаружи этого не было видно. Здесь ведь как: болельщик смотрит и думает: «Как здорово он плывёт, какой молодец!». То, что происходит на самом деле, знает только сам пловец. Мои внутренние ощущения были на грани. Трибуны на последних пятидесяти метрах ревели так, что я ощутил колоссальный гул, похожий на взлёт реактивного бомбардировщика. Казалось, что вода в бассейне вибрировала. В «Олимпийском» было около двенадцати тысяч зрителей. Когда я коснулся стенки, болельщики стояли – я чувствовал это кожей. Плакаты, крики, поздравления. «Надо бы вскинуть руки, порадоваться», - думаю, - но сил не было никаких, всё оставил на дистанции. Руки в итоге поднял, но долго держать их не смог. А потом наступила лёгкая эйфория – ощущение полёта над землёй, правда, не очень высоко (смеётся). Знаю, что эти ощущения, как правило, возникают у пловцов на первых рекордах. В эти моменты кажется, что выросли крылья.
- Как состоялись победы в эстафете и на дистанции 400 метров кролем?
- Моей основной дистанцией был заплыв на 1500 метров вольным стилем, поэтому в эстафете 4 по 200 метров я участвовать не собирался, но воля главного тренера была чётко выражена, о чём я впоследствии ни разу не пожалел. Наша команда замечательно выступила, и я не опозорил её своим вкладом в общую победу. Я плыл в середине и результат 51.09 со старта был для меня лучшим и третьим среди всех участников. На дистанции 400 метров я одержал победу с олимпийским рекордом. Рекорда мира не случилось, правда, я шибко по этому поводу не расстроился, потому что олимпийский рекорд – это тоже неплохо. Основная задача была решена – я выиграл «полуторку» с лучшим результатом в мире.
Когда ты стоишь на пьедестале, как бы это «избито» ни звучало, но ты реально ощущаешь, что перед тобой открыт весь олимпийский мир. Спортсмен ассоциирует себя со всей страной, всеми болельщиками. Это чувство переполняет, и эту радость хочется разделить со всеми, кто на тебя смотрит и теми, кто приложил усилия для этой победы. Это абсолютно искренние слова.
- Остались ли в памяти какие-нибудь забавные случаи, связанные с Олимпиадой-80?
- Как-то раз, спустя месяц после Игр, меня приняли за другого человека. Я уже готовился подписать автограф, но когда услышал, как меня назвали другим именем – понял, что что-то здесь не так (смеётся). Первое время я даже расстраивался, но потом было весело. Однажды в метро меня об автографе попросил человек, который принял меня за моего товарища по команде, который тоже выступал на Олимпиаде. Я сказал, что я – не он, на что он попросил меня написать от его имени – ну я человек не вредный – оставил ему дружественное послание от имени партнёра по команде.
Ещё я получал килограммы писем со всей страны. Было очень приятно, среди них были весьма трогательные послания, многие из этих писем у меня сохранились. Люди писали обо всём: кто-то рассказывал о своих маленьких победах и спортивных чудесах, другой впервые переплыл десятикилометровую реку под впечатления от увиденного на Олимпийских играх, третий просил прислать кроссовки, потому что ему попросту не в чем было бегать. Примерно так это было: «Болели всей семьёй, поздравляем…». И в конце постскриптум: «И пришлите, пожалуйста, кроссовки такой-то фирмы сорок третьего размера (смеётся). В основном, конечно, это были письма с поздравлениями и восхищениями – не скрою, это действительно воодушевляло, но я к этому относился спокойно и никогда не считал себя супер-медийной фигурой. В первый месяц после Игр было много встреч на разных заводах и фабриках, но потом всё вернулось на круги своя, в относительно спокойное русло.
Был забавный эпизод до Олимпийских игр. После отборочных соревнований, которые проходили в Киеве, наша бригада, которая тренировалась у Игоря Михайловича Кошкина (Я, Чагин, Горелик, Кузнецов и Фёдоров) пришла в парикмахерскую и побрилась наголо. Мы таким способом отметили посвящение в команду.
- Какими были для Вас Олимпийские игры в Москве?
- Добрыми, яркими и трогательными. Трогательными - потому что всё, что было связано с символом московских Игр – олимпийским мишкой – было попаданием в десятку. Он пришёлся по душе абсолютно всем, и я до сих пор считаю нашего бурого «топтыгина» 1980 года рождения лучшим из всех символов Олимпиад! В какой-то мере он являл собой наш русский дух, такую добрую притягивающую неуклюжесть и, безусловно, широту, доброту и силу, свойственную нашей ментальности. Это как раз к Вашему вопросу о том, что парни не плачут – многие мужики просто рыдали, когда он улетал, и я, пусть и не облился слезами, но был к этому состоянию весьма близок. Многие тогда смотрели в небо и думали: «А ведь он где-то обязательно должен приземлиться…». Здорово, что спустя 35 лет он приземлился в городе Сочи, припорошенный белоснежным покровом».
Полную версию интервью читайте на сайте Олимпийского комитета России
Источник: http://www.russwimming.ru/node/13373
